Белоснежка должна умереть - Страница 92

* * *

— Министр культуры?.. — Пия ожидала услышать совсем другой ответ и была ошарашена. — А откуда ты его знаешь?

— Его жена — двоюродная сестра моей жены, — пояснил Андреас Хассе. — Мы время от времени встречались на разных семейных торжествах. Кроме того, мы с ним оба члены альтенхайнского мужского певческого клуба…

— Замечательно! — произнес Боденштайн. — Вы себе даже представить не можете, как вы меня разочаровали, Хассе!

Андреас Хассе посмотрел на него, лицо его приняло выражение гордого упрямства.

— Что вы говорите! — саркастически воскликнул он дрожащим голосом. — А я и не знал, что могу вас разочаровать — вы ведь интересовались мной не больше, чем прошлогодним снегом.

— Что?.. — изумился Боденштайн.

И тут Хассе, понимавшего, что его дни в отделе сочтены, прорвало.

— Вы ни разу не сказали мне больше трех фраз подряд! Меня собирались назначить начальником отдела, а тут приезжаете вы, из Франкфурта, высокомерный и заносчивый, и первым делом перестраиваете все на свой лад, как будто все, что было сделано до вас тупыми деревенскими полицейскими, ни на что не годилось. Вам же на всех нас наплевать! Мы для вас — серые, безмозглые менты, недостойные общества высокородного господина фон Боденштайна!.. — Хассе все больше распалялся. — Но ничего, вы еще не раз вспомните мои слова! Под вас тоже уже давно копают — да еще как копают! Экскаватором!..

Боденштайн смотрел на Хассе так, как будто тот плюнул ему в лицо. Пия первой пришла в себя.

— Послушай, ты что, совсем уже ничего не соображаешь?.. — попыталась она осадить коллегу.

Тот желчно рассмеялся.

— И до тебя тоже очередь дойдет! В комиссариате все уже давно знают про ваши шуры-муры! А это как минимум такое же нарушение, как и халтура Франка, которую, кстати, его сиятельство тоже прошляпило!

— Заткнись, идиот!..

Хассе язвительно ухмыльнулся.

— Я-то вас с самого начала раскусил. А остальные врубились, только когда вы перешли друг с другом на ты.

Боденштайн молча повернулся и вышел. Пия еще сказала Хассе пару ласковых и последовала за шефом. Того не было в машине. Она пошла по улице и через несколько минут увидела его на скамейке у опушки леса. Он сидел, закрыв лицо руками. Пия постояла несколько секунд в нерешительности, потом молча села рядом с ним на влажную от тумана скамейку.

— Не слушай ты этого идиота! Мало ли что болтает какой-то обозлившийся на весь свет неудачник! — произнесла она.

Боденштайн не отвечал.

— Интересно, я хоть что-нибудь делаю правильно?.. — глухо пробормотал он через какое-то время. — Хассе за моей спиной выслуживается перед министром культуры и ворует для него протоколы допросов из дела, Бенке несколько лет работает по совместительству в кабаке, и я даже не подозреваю об этом, а моя жена уже несколько месяцев изменяет мне с другим…

Он поднял голову, и Пия судорожно проглотила комок в горле при виде безысходного отчаяния на его лице.

— Почему я ничего этого не вижу? Неужели я действительно такой заносчивый? И как мне вообще работать дальше, если я с собственной жизнью не могу разобраться?

Пия смотрела на четкие очертания его профиля и болезненно ощущала искреннее сострадание. То, что Хассе и другие воспринимали как высокомерие и заносчивость, было всего-навсего его манерой общения: он никогда ни во что не вмешивался, не пользовался своей властью. И даже в особых случаях он никогда не позволял себе задавать подчиненным вопросы чересчур личного характера. Это было не равнодушие, а сдержанность.

— Я ведь тоже ничего не знала о халтуре Бенке… — тихо сказала Пия. — И то, что Хассе ворует протоколы допросов, было для меня такой же неожиданностью, как и для тебя. — Она ухмыльнулась. — Даже о нашем тайном романе я до этой минуты не подозревала.

Боденштайн издал какой-то невнятный звук, не то рассмеялся, не то вздохнул. Потом покачал головой.

— У меня такое чувство, что вся моя жизнь рухнула… — произнес он, глядя перед собой. — Я уже не могу думать ни о чем другом, кроме как о том, что Козима изменяет мне с другим. Почему? Чего ей недоставало? Что я делал не так?

Он подался вперед и сцепил ладони на затылке. Пия закусила губу. Что она могла ему сказать? Существуют ли вообще утешения в таких ситуациях? После короткого раздумья она положила руку ему на предплечье и тихонько пожала его.

— Может, ты действительно делал что-нибудь не так, — сказала она. — Но когда между мужчиной и женщиной возникают проблемы, то виноваты всегда оба. Вместо того чтобы искать объяснения, ты бы лучше подумал о том, как вам быть дальше.

Боденштайн потер затылок и выпрямился.

— Мне пришлось смотреть в календарь, чтобы вспомнить, когда я в последний раз с ней спал, — произнес он вдруг с горечью. — Правда, с маленьким ребенком, который может прибежать в любую минуту, это немудрено…

Пии стало не по себе. Хотя они с Боденштайном очень сблизились за последний год, говорить с шефом о таких интимных вещах ей по-прежнему было неловко. Она достала пачку сигарет и протянула ему. Он взял сигарету, прикурил, сделал несколько затяжек.

— Сколько это уже продолжается? Сколько ночей она, лежа рядом со мной, наивным болваном, думала о другом? Эта мысль сводит меня с ума!

Ага, отчаяние постепенно переходит в злость! Это хорошо. Пия тоже закурила.

— Спроси ее, — посоветовала она. — Спроси ее сегодня же. И эта мысль больше не будет тебя сводить с ума.

— И что потом? Что, если она возьмет и скажет правду? Ах, будь оно все проклято! Я бы с удовольствием тоже ее… — Он умолк, растоптал окурок каблуком.