Белоснежка должна умереть - Страница 8

Хартмут Сарториус вздохнул. Потом налил в чайник воды и поставил его на плиту.

— Он нам очень помог, — тихо произнес он. — Мы же никогда не копили денег, всегда все вкладывали в хозяйство и в трактир. Адвокат обошелся недешево… А потом люди перестали к нам ходить. В конце концов, мне уже не с чего было выплачивать текущую задолженность по кредитам. Они пригрозили принудительной продажей имущества. А Клаудиус погасил наши долги в банке.

Тобиас изумленно уставился на отца.

— Ты хочешь сказать, что все хозяйство теперь принадлежит ему?..

— Практически да. Но у нас с ним договор. Я в любой момент могу выкупить у него все и к тому же имею право проживания здесь пожизненно.

Тобиасу нужно было сначала переварить эту новость. От чая он отказался.

— Сколько ты ему должен?

Хартмут Сарториус помедлил с ответом. Он знал взрывной темперамент сына.

— Триста пятьдесят тысяч евро. Столько я был должен банку.

— Да один только участок стоит как минимум в два раза больше! — произнес Тобиас ровным голосом, с трудом сдерживая растущую ярость. — Он воспользовался твоим безвыходным положением и провернул выгодную сделку.

— Выбирать нам не приходилось, — Хартмут Сарториус поднял плечи. — Другого выхода не было. Иначе банк продал бы все с молотка, и мы оказались бы на улице.

Тобиаса вдруг осенило:

— А что со Старым выгоном?

Хартмут Сарториус отвел глаза и принялся рассматривать чайник.

— Папа!

— О господи! — Хартмут Сарториус поднял голову. — Это же всего-навсего обыкновенный луг!

Тобиас постепенно начал понимать, что произошло. Отдельные детали сложились в законченную картину. Отец продал Терлиндену Старый выгон, поэтому мать и ушла от него! Это был не просто луг, а приданое матери, которое она принесла в семью. Старый выгон был на самом деле огромным заброшенным яблоневым садом, который всегда имел только чисто теоретическую стоимость. Но в 1992 году, после внесения изменений в региональный план землепользования, он стал вдруг самым дорогим участком альтенхайнской общины, потому что почти на полтора километра вдавался в запланированную промышленную зону. Терлинден уже давно подбирался к нему.

— Сколько он тебе за него заплатил? — спросил Тобиас бесцветным голосом.

— Десять тысяч евро, — ответил отец и опустил голову. Такой огромный участок, да еще посреди промышленной зоны, стоил в пятьдесят раз больше! — Клаудиусу он тогда позарез был нужен для строительства. После всего, что он для нас сделал, я просто не мог ему отказать. Я должен был уступить ему Старый выгон!

Тобиас стиснул зубы и сжал кулаки в бессильной ярости. У него язык не поворачивался упрекать отца, потому что именно из-за него родители оказались в этом безвыходном положении и виноват во всем был он один. Он вдруг почувствовал, что задохнется в этом доме, в этой проклятой деревне. И все же он останется и будет жить здесь до тех пор, пока не выяснит, что же на самом деле произошло одиннадцать лет назад.

* * *

Амели вышла из «Черного коня» около одиннадцати через черный ход у кухни. Она бы с удовольствием осталась подольше в надежде узнать еще что-нибудь, связанное с главным событием дня. Но Йенни Ягельски строго соблюдала требования Закона о применении труда несовершеннолетних, поскольку не хотела ссориться с местными властями из-за Амели, которой еще не исполнилось восемнадцати. Самой Амели на это было наплевать, она была рада, что ей подвернулась эта работа и она могла зарабатывать собственные бабки. Мать была права: отец и в самом деле оказался жмотом — не дал ей денег на новый ноутбук, заявив, что она прекрасно обойдется и старым. Первые три месяца в этой жалкой дыре были для нее настоящим кошмаром. И поскольку окончание ее добровольно-принудительного пребывания здесь уже было не за горами, она решила провести оставшиеся пять месяцев до своего совершеннолетия с максимальным комфортом. Самое позднее двадцать первого апреля 2009 года она сядет в первый же поезд на Берлин и уедет отсюда. И никто уже не сможет ей помешать.

Амели закурила сигарету и стала всматриваться в темноту в поисках Тиса, который каждый вечер ждал ее здесь, чтобы проводить домой. Их дружба спровоцировала очередную фазу активности деревенских сплетниц. По округе пошли самые дикие слухи об этой парочке, но Амели это мало заботило. Тис Терлинден в свои тридцать лет все еще жил с родителями, потому что был слегка чокнутый, как по секрету сообщали друг другу его земляки. Амели закинула на спину рюкзак и пошла по улице. Тис стоял под фонарем перед церковью, засунув руки в карманы и глядя в землю. Когда она проходила мимо него, он молча пошел за ней.

— Сегодня у нас там весело было!

И Амели рассказала Тису о необычном происшествии в «Черном коне» и о том, что она узнала о Тобиасе Сарториусе. Она уже привыкла к тому, что от Тиса нормального ответа не дождешься. О нем говорили, что он глуп, называли деревенским дурачком. Но Амели знала, что это неправда. Тис был совсем не глуп, просто он был… другим. И Амели тоже была другой. Ее отцу не нравилось, что она проводит время с Тисом, но он ничего не мог сделать. Ее папаша, эта зануда бюргерская, наверное, давно уже горько раскаялся в том, что по настоянию своей жены Барбары взял к себе свою оторву дочку от первого брака. Амели цинично улыбнулась при этой мысли. В ее глазах он был не более чем серым бесформенным пятном без острых углов и выступов, бесхребетным существом, которое тихо жило своей приспособленческой бухгалтерской жизнью, думая только о том, как бы ничем не выделиться. Для такого отца семнадцатилетняя дочь с судимостью, асоциальным поведением, особым пристрастием к черным шмоткам, пудовым пирсингом на физиономии, прической и макияжем, которые позволили бы ей работать двойником Билла Каулица, была одним сплошным кошмаром. Конечно, у Арне Фрёлиха нашлось бы немало аргументов против дружбы Амели с Тисом, но до прямого запрета дело пока не доходило. Не потому, что запреты тут не помогли бы: Амели всю жизнь только и делала, что нарушала запреты. Истинная причина его молчаливой «терпимости», как предполагала Амели, заключалась в том, что Тис был сыном его шефа. Она бросила окурок в водосток и продолжила свои размышления вслух на тему Манфреда Вагнера, Тобиаса Сарториуса и двух убитых девушек.