Белоснежка должна умереть - Страница 87

— Я ничего не делал с Амели… — произнес он странным монотонным голосом. — Честное слово… Я ничего не делал с Амели… Ничего не делал…

— А вас никто ни в чем и не обвиняет! — приветливо сказала Пия.

Руки Тиса нервно двигались, как будто существовали сами по себе, туловище мерно раскачивалось взад-вперед. Взгляд его был прикован к рисунку на столе.

— Вам нравится Амели, и она часто бывала у вас, верно?

Он энергично кивнул.

— Я следил, чтобы с ней ничего не случилось… чтобы ничего не случилось…

Пия и врач, сидевшая поодаль, переглянулись. Тис опять взялся за мелок, склонился над рисунком и вновь принялся рисовать. В комнате наступила тишина. Пия обдумывала, какие вопросы задать в первую очередь. Врач советовала ей говорить с Тисом как с нормальным человеком, а не как с ребенком. Но это оказалось не так-то просто.

— Когда вы видели Амели в последний раз?

Тис не реагировал. Он рисовал как одержимый, то и дело меняя мелки.

— О чем вы говорили с ней?

Все было не так, как при обычном допросе. По лицу Тиса нельзя было ничего определить, его мимика мало чем отличалась от мимики мраморной статуи. Он не отвечал на вопросы, и Пия в конце концов перестала их задавать. Прошло пять, десять минут. Врач объясняла Пии, что время не имеет значения для аутистов, они живут в собственном мире. Так что в общении с ними главное — терпение. Однако на одиннадцать часов были назначены похороны Лауры Вагнер, и Пия договорилась встретиться с Боденштайном на кладбище в Альтенхайне. Когда она, отчаявшись, уже собралась уходить, Тис вдруг заговорил:

— Я видел ее в тот вечер, с вышки… — Он говорил внятно и отчетливо, правильно строя предложения, но без всякой интонации, как робот. — Она стояла во дворе у сарая. Я хотел ее позвать, но тут пришел… он… Они разговаривали, хихикали, а потом пошли в сарай, чтобы никто не видел, что они делают… Но я все равно видел…

Пия растерянно посмотрела на врача, но та только пожала плечами. Сарай? Вышка? И кто этот «он», которого видел Тис?

— Только мне нельзя об этом говорить… — продолжал он. — Иначе меня сдадут в сумасшедший дом. И я там буду сидеть до самой смерти…

Он вдруг поднял голову и посмотрел на Пию своими светлыми голубыми глазами, в которых было то же отчаяние, что и в глазах людей, изображенных на картинах в кабинете доктора Лаутербах.

— Мне нельзя об этом говорить… — повторил он. — Нельзя об этом говорить… Иначе меня сдадут в сумасшедший дом. — Он протянул Пии законченный рисунок. — Нельзя говорить… Нельзя говорить…

Она посмотрела на рисунок, и по спине у нее побежали мурашки. Девушка с длинными черными волосами. Убегающий мужчина. Другой мужчина бьет темноволосую девушку крестом по голове.

— Это же не Амели, верно? — тихо спросила она.

— Нельзя говорить… — прошептал он. — Нельзя говорить… Можно только рисовать…

У Пии застучало сердце, когда она поняла, что Тис пытался ей объяснить. Кто-то запретил ему говорить о том, что он в тот день увидел. Он говорил не об Амели. И на рисунке была изображена не Амели, а Штефани Шнеебергер и ее убийца!

Тис опять взялся за мелок и начал новый рисунок. Казалось, он полностью ушел в себя, в его лице все еще было видно напряжение, но он перестал раскачиваться взад-вперед. Пия постепенно начинала понимать, что этому человеку пришлось пережить за последние годы. На него оказали давление, ему угрожали, запретив говорить о том, свидетелем чего он стал одиннадцать лет назад. Но кто это делал? До нее вдруг дошло, какая опасность грозит Тису Терлиндену, если этот «кто-то» узнает о том, что он только что рассказал полиции. Теперь она в целях его безопасности должна была сделать вид перед врачом, что не услышала ничего, заслуживающего внимания.

— Ну ладно, — вздохнула она разочарованно и поднялась, — все это действительно бесполезно… Но все равно — спасибо вам за помощь.

Врач и санитар тоже встали.

— Они сказали, Белоснежка должна умереть… — произнес вдруг Тис. — Но ей уже никто ничего не сделает. Я слежу, чтобы с ней ничего не случилось.

* * *

Несмотря на мелкий дождь и туман, почти вся деревня собралась на кладбище, чтобы проводить в последний путь то, что осталось от Лауры Вагнер. На стоянке перед «Черным конем» уже не было ни одного свободного места. Пия припарковалась прямо у тротуара, вышла из машины и поспешила к церкви, откуда доносился погребальный звон и где перед входом, спрятавшись под козырьком крыльца, ее уже поджидал Боденштайн.

— Тис тогда все видел! — выпалила она с ходу. — Он и в самом деле нарисовал несколько картин, как и говорил Тобиас. Кто-то оказывал на него давление и грозил ему, что если он проболтается о том, что видел, то его сдадут в сумасшедший дом.

— А что он сказал про Амели? — нетерпеливо спросил Боденштайн. По его лицу было видно, что у него тоже есть важные новости.

— Ничего. Сказал только, что ничего ей не делал. Но зато он говорил о Штефани и даже сделал рисунок.

Пия достала из сумки сложенный вчетверо набросок и протянула его Боденштайну. Тот посмотрел на него, наморщив лоб, потом показал пальцем на крест:

— Это же домкрат. Орудие убийства.

Пия возбужденно кивнула.

— Но кто ему грозил? Может, отец?

— Возможно. Вряд ли он был в восторге оттого, что его собственный сын оказался замешанным в этом преступлении.

— Но Тис же не был причастен к убийству! — возразила Пия. — Он просто стал свидетелем.

— Я говорю не о Тисе, — ответил Боденштайн.

Колокол умолк.