Белоснежка должна умереть - Страница 3

— Это не просто кости, а целый скелет! — крикнул Хеннинг наверх. — Скелет женщины!

— Старой или молодой? И сколько он тут уже лежит?

— Пока ничего конкретного сказать не могу. На первый взгляд — никаких остатков мягких тканей. Значит, предположительно уже несколько лет.

Кирххоф встал с колен и полез наверх. Сотрудники экспертного отдела начали осторожно поднимать из ямы кости и фрагменты почвы. Через какое-то время их доставят в отдел судебно-медицинской экспертизы, где Хеннинг со своими коллегами займется их детальным изучением. Человеческие кости, обнаруженные при сносе строений, — не редкость, и очень важно точно установить, сколько времени скелет пролежал под землей, поскольку уголовное преследование за преступления, связанные с насилием, прежде всего за убийства, через тридцать лет прекращается за сроком давности. Только после установления возраста убитого и времени преступления можно сопоставить полученные результаты с данными о пропавших без вести за соответствующий период. Полеты на старом военном аэродроме были прекращены в пятидесятые годы, тогда же, по-видимому, в последний раз и наполнялись подземные топливные резервуары.

Погибшей могла быть американская солдатка с военной базы США, просуществовавшей до октября 1991 года, или обитательница бывшего общежития для эмигрантов и политических беженцев по ту сторону ржавого проволочного забора.

— Может, выпьем где-нибудь кофе? — Хеннинг снял очки, вытер их, потом сбросил с себя мокрый комбинезон.

Пия с удивлением посмотрела на бывшего мужа. Походы в кафе в рабочее время были не в его стиле.

— У тебя что-нибудь случилось, что ли? — спросила она с досадой в голосе.

Он надул губы, потом тяжело вздохнул.

— Я тут вляпался в одну историю… Мне нужен твой совет.

* * *

Деревня приютилась в долине, между двумя уродливыми многоэтажными монстрами, построенными в семидесятые годы, когда каждая уважающая себя община считала своим долгом воздвигнуть хотя бы один высотный дом. Справа на склоне холма раскинулся «квартал миллионеров», как старожилы не без ноты презрения называли две улицы, на которых в солидных виллах с роскошными участками земли жили немногие новоселы.

Чем ближе они подъезжали к дому его родителей, тем сильнее колотилось его сердце. Прошло одиннадцать лет с тех пор, как он был здесь в последний раз. Вот справа фахверковый домик старенькой фрау Домбровски, который всегда выглядел так, словно он держался на фундаменте только потому, что был втиснут между двумя другими домами. Чуть дальше слева начинался двор Рихтеров с продуктовой лавкой. А напротив, по диагонали, стоял трактир его отца «Золотой петух». Тобиас судорожно глотнул, когда Надя затормозила перед его дверью. Он удивленно скользнул взглядом по обшарпанному фасаду, по облупившейся штукатурке, по закрытым ставням, по водосточному желобу. Сквозь асфальт повсюду пробивалась трава, ворота покосились. Он уже готов был попросить Надю ехать дальше — прочь отсюда, скорее, скорее, — но поборол в себе и этот соблазн, коротко поблагодарил ее, вышел из машины и взял с заднего сиденья чемоданчик.

— Если тебе что-нибудь будет нужно, позвони мне, — сказала Надя на прощание, потом дала газу и умчалась.

А чего он, собственно, ожидал? Радостной встречи? Он стоял один посреди маленькой асфальтированной автостоянки перед зданием, которое когда-то было центром этого унылого захолустья. Некогда белоснежная штукатурка потемнела и потрескалась, выцветшая надпись «Золотой петух» стала почти неразборчивой. На входной двери, за надтреснутым матовым стеклом, висела табличка, на которой полинявшими буквами было написано: «Временно закрыто». Отец когда-то говорил ему, что закрыл трактир, и объяснял это своими проблемами с позвоночником, но Тобиас чувствовал, что принять это тяжелое решение его заставили какие-то другие причины. Хартмут Сарториус, трактирщик в третьем поколении, был предан своему делу душой и телом. Он сам был и мясником, и поваром, и виноделом и ни разу не позволил себе из-за болезни бросить хозяйство хотя бы на день. Наверное, посетители просто перестали к нему ходить. Никто не хотел обедать или тем более отмечать какие-то торжества у отца убийцы.

Тобиас тяжело вздохнул и пошел к воротам. Вид двора привел его в ужас. Там, где когда-то в летние месяцы под мощным раскидистым каштаном и в живописной, увитой диким виноградом перголе стояли столы и стулья, между которыми бойко сновали официантки, теперь царили запустение и печаль. Тобиас обвел взглядом беспорядочные нагромождения старой ломаной мебели и мусора. Пергола наполовину обрушилась, дикий виноград засох. Никто не сметал в кучу опавшие листья каштана, контейнер для мусора явно давно уже не выставлялся на улицу — рядом с ним успела вырасти зловонная гора полиэтиленовых мешков с мусором. Как родители могли жить здесь? Тобиас почувствовал, что его покидают последние крохи мужества, с которыми он сюда приехал. Он медленно прошел сквозь этот хаос к крыльцу дома, поднял руку и нажал на кнопку звонка. Сердце его билось уже у самого горла, когда дверь нерешительно приоткрылась. При виде отца на глаза у него навернулись слезы, и в то же время он почувствовал, как в груди закипает злость — на себя и на людей, бросивших его родителей на произвол судьбы, когда он сел в тюрьму.

— Тобиас!..

Осунувшееся лицо Хартмута Сарториуса, не имевшего ничего общего с прежним Сарториусом, живым, уверенным в себе человеком, осветила слабая улыбка. Некогда густые темные волосы поседели и заметно поредели. Сгорбленная фигура красноречиво говорила о том, как тяжело было бремя, взваленное на него жизнью.